Сегодня в День защитника Отечества принято вспоминать свое воинское прошлое. Вот и у нынешнего руководителя Государственного симфонического оркестра РТ Александра Сладковского за плечами военно-дирижерский факультет Московской консерватории и без малого восемь лет офицерской службы в Штабном оркестре ЛенВО. В интервью «БИЗНЕС Online» Сладковский рассказал том, как проходил «Курс молодого бойца», играл на похоронах членов Политбюро и записал пластинку под названием «Супермен».
В ЛЕНИНГРАДСКОМ ШТАБНОМ ОРКЕСТРЕ
— Каким был Штабной оркестр Ленинградского военного округа, куда вы попали по распределению после военно-дирижерского факультета Московской консерватории, и какие задачи вам приходилось выполнять?
— Ленинградский штабной был центральным оркестром всего Северо-Западного региона. Задач было очень много. Во-первых, все торжественные приемы, проводы, встречи официальных лиц, министров обороны, их зарубежных коллег. Во-вторых, конечно, какие-то военные делегации и возложение цветов. Еще, помню, членов Политбюро хоронили. Был такой человек Зайков, — хоть и член Политбюро, но всю жизнь провел в Ленинграде. Вот его хоронили.
А после этих похорон в 40-градусный мороз в сапожищах мы влетали на всех парах в Большой зал филармонии на концерт Темирканова, а сразу после, ночью я оркестровал очередной фрагмент «Дивертисмента» Бернстайна для духовых.
— Нелепости или идиотизм армейский не вспоминаются?
— Идиотизм был, но это нормально. Он был даже какой-то добрый. Допустим, надо было ехать на встречу министра обороны какого-то государства, — мы с нашим оркестром и с ротой Почетного караула осуществляли все эти церемонии на Пискаревском мемориальном кладбище, где самые большие захоронения.
И вот я прихожу с заявкой на транспорт, а мне говорят: «Езжайте на трамвае. У нас нет автобуса». Или мы ехали куда-то в Сертолово, где гарнизоны инспектировал Язов — он был тогда министром обороны, и на полпути автобусы ломались: что-то в них лопалось, не работало. А мы обязаны были успеть туда к назначенному времени.
— Работа в Штабном оркестре не забивала творческого начала?
— В качестве дирижера я делал там ровно столько, на сколько хватало моей фантазии. Ленинградский штабной — это был мой полигон, мои «Потешные войска». Этому оркестру я отдал чуть меньше восьми лет офицерской службы. Пришел туда в звании лейтенанта, а в год, когда ушел, по идее, должен был бы получить звание майора. При том, что служба в Штабном оркестре была довольно тяжелой, у меня всегда были выбор и свобода творчества. Наверное, я мог бы ограничиться только обязательствами между плацем, приемами и концертами. Но я все время сам придумывал себе приключения.
— Какие?
— Например, записал там свою первую пластинку, называлась «Супермен». Виниловый диск. Был издан на «Мелодии» в 1989 году. Это был мой менеджерский дебют, потому что я нашел спонсоров, которые все оплатили: звукозапись, студию, обложку, тираж и так далее. Ну и придумал наполнение диска. Там, например, был такой американский композитор по фамилии Рид. Он писал музыку для духового оркестра, и в Америке был издан его фантастический диск «Рождественская русская музыка». Мне этот диск подарили в 1989 году американцы, и я просто заболел им. Название «Супермен»? Потому что я «снял» (на слух записал нотами — прим. ред.) весь саундтрек к фильму «Супермен» и переложил его для духового оркестра. Обожаю это! (весело напевает мелодию фильма)
Уже будучи начальником этого оркестра, я воспользовался правом строить репертуарную политику так, чтобы это было и мне самому интересно. И, оказалось, что это довольно эффективно работает. Я же помню буквально всплеск интереса к духовой музыке. Мы записывали пластинки, мы ее играли в парках и в концертных залах, а в ноябре 1991 году я этот оркестр вывез за рубеж. В Германию.
— Вывезли по линии министерства обороны?
— Ну это было бы очень просто! Тогда действительно существовали фестивальные обмены между военными оркестрами. Сейчас аналогичное шоу военных оркестров ежегодно устраивают на Красной площади. В общем, по фестивальной разнарядке мы, конечно, могли бы отправиться по линии министерства обороны на денек-другой. Но мы-то поехали по-настоящему! — В трехнедельное турне. Выступали в концертных залах. Играли, в частности, мое переложение «Симфонических танцев» из «Вестсайдской истории» Бернстайна. Был дикий успех. Я уже тогда почувствовал как раскачать зал. Мне было всего ничего: 23 года.
В ВОЕННО-ДИРИЖЕРСКОЙ ШКОЛЕ
— А в каком возрасте ваша военная судьба началась?
— В 10 лет мама отвезла меня в военно-музыкальную школу в Серебряном бору. Если проезжать по МКАД мимо Новой Риги, там справа видна такая золотая луковичка — это Троице-Лыково. Вот там наша школа и была. И я в эту школу безо всякой поддержки, безо всяких дядь-теть поступил, а конкурс был колоссальный. В 1977 году я в первый раз пошел на парад. Мне было 12 лет. Мы — барабанщики — как раз открывали парад. И вот я впервые прошел мимо Мавзолея. Видел Брежнева, видел всё Политбюро. Для меня это была смесь какого-то карнавала и официальщины. Мы и на съездах на партийных выступали. На XXVI съезде я рядом с Брежневым трубил. Да-да-да. Устинова помню, — он сидел в партийной VIP-ложе.
— Трепетали?
— Не испытывал никакого трепета. Я вообще не понимал, что там происходит. Правда! Мы были в армии. Нас учили порядку. Дисциплине. Нас готовили к жизни, которая — говорю, забегая вперед, — в какой-то момент просто оборвалась. Все это закончилось, и остались только добрые воспоминания. Потому что такие вот понятия как чувство долга, чувство чести, чувство локтя именно с тех пор для меня — не пустые слова. Я их впитал, благодаря прохождению через все эти, на самом-то деле, круги ада...
— ... в смысле?
— Ну были ситуации, например, когда я отмораживал уши. Зима, 35 градусов мороза. У шапки завязки наверху (делает жест, изображая завязки). Потом как-то р-раз...и всё! Отморозил.
— На плацу маршировали?
— Скажем так, это было во время работы. Вообще, конечно, жилось-училось непросто. Там ведь такое дело... Мы там и голодали. Наверное, как раз в те годы в какой-то момент я сформулировал для себя понятие счастья. Счастье — это когда ты обладаешь тем, чем ты спокойно можешь... и не обладать. Но когда ты этим все-таки обладаешь, то вот ты уже и счастливый человек.
То есть Советская армия дала мне вот это ощущение счастья, уравновешенное противоположным ощущением — дефицита счастья. Ведь в Уставе внутренней службы было написано — уж не знаю как сейчас, — а в те времена была написано, что «каждый военнослужащий должен стойко переносить тяготы и лишения воинской службы».
— Начинали-то вы с трубы. А как же зимой?..
— Все нормально: в трубу заливали спирт. И порядок. Смешно? Есть такая практика. Чтобы клапаны не заедало, когда внутри образуется конденсат. Замерзал-то на морозе конденсат. А если внутри спирт, — все в порядке. Вообще в полку самые богатые люди кто? Дирижеры и медики. Потому что и у тех, и у других нам выдавали спирт (хохочет). Чистый спирт! А это была валюта во все времена, особенно, в советские. И ведь спирт всегда был. Его зимой во время морозов заливали в валторны, трубы, тромбоны, тубы. Только в медь. Духовушкам это было ни к чему.
— А строем в театры ходили?..
-- ... даже могу сказать, что благодаря этому театр сопутствует мне всю жизнь (смеется). Я помню дирижера Марка Эрмлера в Большом театре. Я помню дирижера Юрия Симонова в «Золоте Рейна». Смотрел этот спектакль в Большом театре тогда, когда у нас вообще мало кто знал, что существует такой композитор — Вагнер. Кажется, 1984 год это был. Даже если нас туда и водили строем, мне это совершенно не мешало впечатляться. В конце концов, всё же зависит от человека. Если мы вспомним «кучкистов» (участников кружка «Могучая кучка» — прим. ред.), — они были офицерами. Но ведь музыкантами-то они какими стали!
НА ВОЕННО-ДИРИЖЕРСКОМ ФАКУЛЬТЕТЕ КОНСЕРВАТОРИИ И ПОСЛЕ: И В УЧЕНЬЕ, И В БОЮ
— На военно-дирижерском факультете консерватории военная подготовка велась?
— Еще как велась. У нас был полный «Курс молодого бойца». Нас вывозили в Алабино в военные учебные центры. Учебки такие жестокие. И там нас давали на сжирание комарам. Первый, второй курс мы по полтора месяца проходили там стажировку. Спали в палатках. То есть после летней сессии нормальные студенты — домой, а мы — на стажировку. Каждый стажировался сначала как рядовой, потом как командир отделения. Мы проходили тактику ведения боя. Ну и вся нагрузка положенная: стрелять, бегать, полоса препятствий, огонь, химзащита. Был и марш-бросок в химзащите: в полной амуниции, в полной выкладке. И окапываться нас учили, бруствер делать: в поле положат, 40 градусов жара, а нам говорят: вот саперная лопатка, рой окоп. Все эти вещи они даже тогда, конечно, архаическими были. Но плохого в воспоминаниях не осталось. Это была ... шлифовка моего характера.
— Если перейти от военной практики к теории, как вам объясняли необходимость музыки в армии?
— По крайней мере в России это ввел Петр Первый. Считалось, что военные музыканты поднимают дух войска. Если вспомнить фрагменты игровой военной реконструкции «Бородино», — там всегда есть труба, барабан, пикколка, которая далеко слышна. Кстати, тому, что военная музыка поднимает боевой дух, есть и реальные физиологические объяснения.
— Расскажите про звания.
— Ну процедура-то абсолютно стандартная. Кстати, как и в искусстве. Чтобы стать Народным артистом надо 10 лет проходить Заслуженным. То же самое со званиями офицерскими. С военно-дирижерского факультета Московской консерватории я вышел лейтенантом, как и все. Через год давали звание старшего лейтенанта. Еще через два — звание капитана. А еще через три — майора. В общем, до майора не дослужился. Ровно в тот год, когда я ушел, я должен был по идее стать майором. Но я решил, всё! Хватит!
— ... и пошли в Петербургскую консерваторию?
— Нет. В нее я поступил позже. А тогда я уехал за границу. В Германию. Пожил. Выучил язык. Получил опыт работы с оркестрами. Я сопровождал наши военные оркестры как менеджер. Там был бум страшный. Вот, например, Военно-морской — солодахинский — оркестр, в Москве очень известный. Или Ленинградский оркестр Леши Карабанова. Я договаривался с продюсерами об условиях турне для этих оркестров. Это были 1994-95 годы: жесть! В стране есть было нечего.
Я ведь и ушел из Штабного оркестра, потому что понял: если я останусь в армии, не реализую ту мечту, к которой шел. Я же не по собственной воле 10-летним пришел в военно-музыкальную школу, — так сложились обстоятельства. А вот уже в 13 лет, когда я впервые услышал в Большом зале консерватории Юрия Темирканова, дирижирование стало моей идеей фикс. И далее, служа в армии, я в общем-то конечно понимал, что это всё — не моё. При том, что мое распределение в Ленинград оказалось счастливым и вот почему: нас так или иначе курировали лучшие духовики оркестра Мравинского. И делали это очень тепло, по-отечески. Я был знаком с лучшими музыкантами Петербурга. При том, что носил военную форму, понимал, что это ненадолго.
Кстати, когда учился на военно-дирижерском факультете, в какие-то моменты, когда мог бы пойти играть в футбол, я переигрывал на фортепиано прелюдии Рахманинова и Скрябина, — обожал просто. А впервые попав на «Страсти по Матфею» в Большой зал консерватории, испытал буквально спазм в горле: взял потом в библиотеке клавир и играл все эти хоры. То есть, нехватка информации или чувство «голода» в музыке, оно у каждого свое. Но меня именно это чувство и привело, собственно, к симфоническому дирижированию. К настоящей музыке. Даже страшно подумать: если бы остался в армии, в 45 мне бы сказали: спасибо, отслужили Родине, а теперь — на пенсию! Сейчас мне 50 лет, и у меня ощущение, что жизнь только начинается.
|
