– Поскольку мы с вами еще ни разу не общались, хотя «Казанские истории» часто пишут о симфоническом оркестре, первый мой вопрос – о вашем переезде в Казань.
Какой фактор оказался решающим, когда вы принимали такое решение? Это ступень в вашей личной карьере? Или решающее значение сыграли те творческие условия, которые вам здесь обещали создать? Или это интерес к оркестру великого Натана Рахлина, которого вы наверняка знали. Оркестр, который он создал, не может быть совсем уж плохим.
– К октябрю 2009 года, когда состоялся мой первый визит в Казань, оркестр был очень плохим.
– Таким вы его застали. Но вы же не знали до этого, каким он был!
– Нет ничего печальней утраченной былой славы. Я прекрасно знал, что при великом Рахлине это был великий оркестр.
Для того чтобы артисту реализоваться максимально, показать в динамике то, на что он способен, требуется инструмент. Инструмент у дирижера – это его оркестр. Я много лет работал в Петербурге и Москве, руководя и гастролируя с разными коллективами. И к тому времени, когда мне было сделано предложение, я уже обладал опытом и огромным количеством творческих амбиций, которые я видел вполне реализуемыми в Татарстане.
К маю 2010 года у меня было два серьезных предложения. Первое – возглавить Филармонию Ярославля – как гендиректору и художественному руководителю, соответственно, и оркестра в том числе. Второе предложение – из Казани.
– Но все-таки к вам обратились или вы предложили свою кандидатуру?
– Вспомним, как было. Фуат Мансуров был практически при смерти, уже не появлялся в оркестре, и меня приглашали сюда на самые сложные программы: Форум в Екатеринбурге, там же концерт для татарской диаспоры, V фестиваль оркестров мира, но поскольку я там уже работал с Большим симфоническим оркестром, пригласили другого дирижера… Тогдашнее руководство оркестра прекрасно знало, что я профессионал, и у них был свой расчет: им нужен был дирижер, который максимально эффектно в очень короткие сроки подготовит и представит любую программу.
Ярославль мне с точки зрения территориальной был гораздо удобнее, потому что мы жили в Москве и от Москвы до Ярославля два часа на машине по хорошей дороге. Казань же всегда была и остается столицей с музыкальными традициями, и, конечно, Рахлин, и, конечно, оркестр с сорокапятилетней историей. Вот что, собственно, определило мой окончательно выбор.
Александр Сладковский и Президент РТ Рустам Минниханов
Последняя точка была на концерте в честь 90-летия республики – Рустам Минниханов увидел меня за дирижерским пультом и распорядился предоставить мне жилье.
– Как вы считаете, почему Рустам Минниханов оказался настолько щедрым, приглашая вас? Не помню, чтобы кому-то еще создавали такие условия. Тому же Натану Рахлину квартиру дали не сразу. Президент ведь не музыкант, и вряд ли он мог в полной мере оценить вас как большого специалиста.
– Перед тем, как такие люди принимают решение, им дают полное досье. Это первое.
Второе: Рустам Нургалиевич - потрясающий управленец с огромным опытом. Для людей такого уровня не составит труда увидеть фигуру, на которую можно сделать ставку. Я думаю, что выбор Президента был чисто интуитивным, потому что он, действительно, руководитель очень большого масштаба.
– Вы нам развернули Президента другой гранью. Никто не сомневается, что он хороший управленец, но до этого он никогда сам культурой не занимался, поскольку этой сферой руководила Зиля Валеева, министр культуры в ранге вице-премьера. Думаю, вам все могут спасибо сказать, поскольку теперь грант имеет не только симфонический оркестр.Мы увидели, что у Рустама Нургалиевича есть желание показать Татарстан в лучшем свете не только с точки зрения экономики или спорта, но и с точки зрения культуры.
– Поверьте, я ничего не делал для этого специально.
Александр Сладковский и Председатель Государственного Совета РТ Фарид Мухаметшин
– Меня интересуют условия, которые вам были созданы. Я кое-что читала. Много сплетен слышала. У вас появилось много завистников, которые до сих пор никак не успокоятся. Хочу узнать от вас, что Президент вам предложил? Меня не интересует ваша квартира, хотя я знаю, что это очень серьезный вопрос.
– Есть афоризм – ценность мужчины заключается в количестве его врагов. Это я о завистниках. Эта квартира – не моя, это квартира, которую Президент выделил на оркестр.
– Неужели вам ее в собственность не отдали?
– Господь с вами! Эта квартира закреплена за оркестром.
– Меня интересует грант, который вам дали. Он очень большой, по нашим масштабам. Кто предложил сумму – он или вы?
– При встрече с Рустамом Нургалиевичем я рассказал о суммах, которыми оперируют оркестры в Петербурге и Москве. Явно, что Казань отставала на четверть века. И та самая разница – дельта, которая была в финансах на развитие московских и питерских оркестров и на развитие казанского оркестра, экономическая составляющая в положении оркестров, ее никто и никогда не отменял. И поскольку Рустам Нургалиевич еще и финансист, он это понимает. Я не говорил, что хотелось бы… Я не торговался – не имею такого права.
– Ну, вы же не для себя!
– Я сказал, что в Москве и в Петербурге это выглядит в таких масштабах, и Рустам Нургалиевич сам принял решение, в каком масштабе это должно быть здесь. И слово его моментально стало законом для всех исполнительных структур.
– Следующий вопрос связан с организационным обустройством. Вы дистанцировались от Государственного концертного зала имени Сайдашева, от его руководства. То есть стали совершенно самостоятельным творческим коллективом, который целиком взял свое существование под свою ответственность. Но мы знаем, что гранты рано или поздно кончаются. Не опасались?
– В тот момент, когда я приехал, оркестр был просто подразделением Большого зала и руководил оркестром директор БКЗ – по вопросам финансовым, по обеспечению, то есть по всему тому, что вне сцены, делалось дирекцией зала.
Значит, смотрите, какая ситуация – все говорят: вот, до чего довели оркестр, и все это связывали с Мансуровым, что, на мой взгляд, является совершенным заблуждением. Потому что в той системе отношений, которая была тогда в БКЗ, за все в оркестре нес ответственность непосредственный руководитель, которым являлся директор зала.
То есть за все то безобразие, которое здесь происходило, нес ответственность не Мансуров. Мансуров был просто нанятый художественный руководитель. И Мансуров был такой национальный флаг, понимаете?! Неприкосновенная персона, неприкасаемая, не обсуждаемая и т.д.
Мансурову можно было всё – и в то же время ничего. Во-первых, он был уже в преклонном возрасте человек; во-вторых, он был дирижером с огромной славой, не только российской, но и международной, но работать ему на деле не давали. Недаром маэстро постоянно жаловался на свое положение, на отношение к нему со стороны руководства, на оркестр, я читал его интервью…
То, как обращались с ним, – совершенно непозволительно. Он не мог влиять на оркестр, поскольку был просто худрук. Влиять может только тот, кто влияет на экономику, кто определяет стратегию развития. Это очень сложный механизм. Но при сложившейся к 2010 году системе никто ни за что не отвечал – директор зала валил на худрука, худрук валил на директора, в оркестре постоянные дрязги и междоусобица. Музыканты на неделю вперед не знали, что они будут играть, никакой программы стратегической, никакой творческой цели.
Сплошные какие-то «круглые столы», все время люди занимают друг друга какой-то ерундой, все время какое-то взаимное неудовлетворение, какие-то выяснения отношений, причем освещаемые в СМИ! Неужели все так быстро забыли эти исторические факты? Это же не выдумки. Все это доподлинно было! Ну разве в такой ситуации что-то можно сотворить? Конечно, нет.
Я имел опыт работы в разных российских оркестрах и знаю, что в России слово художественного руководителя – закон. Если бы эта система работала в Казани, я бы не пытался ее изменить. Но когда человек, который, по сути, является моим начальником, мягко говоря, не очень компетентный, начинает мне указывать, что я должен делать – я считаю это совершенно неприемлемым.
Из-за этого и начались сложности. И тогда стало понятно, что это не совсем то, что мне обещали, и не совсем то, на что я рассчитывал, перебравшись из Москвы в Казань.
– Хорошо, что вы это рассказали. Я сама читала публикации и слышала разговоры, что вы просто не захотели делиться с руководством оркестра деньгами, которые вам дал Президент.
– Какие деньги дал Президент, кому дал?
– Тот самый большой грант…
– Давайте поставим все точки над i. Когда Президент дал деньги, оркестр к залу уже не имел никакого юридического отношения. Оркестр указом Президента и постановлением Кабинета министров получил грант и с ним – автономное управление, свое собственное юридическое лицо и особняк на улице Гоголя – как офисное помещение.
– И тем не менее директор зала претендовал на оркестр? Я помню, скандал был достаточно большой.
– Давайте разберемся.
Я вам все равно всего не расскажу, но хотелось бы прояснить принципиальные моменты, из-за чего было столько баталий. Когда оркестр начал работать автономно, не имея сцены и своего репетиционного помещения, базируясь в Большом концертном зале, у меня начались отключения света во время концерта, начались включения пожарной сигнализации во время концерта, у меня начались запреты на доступ музыкантов в зал: просто без всяких причин охрана их не пускала. Принципиально делалось все, чтобы создать и коллективу, и мне невыносимые условия для работы.
– Сегодня у вас нормальные отношения с руководством зала?
– Все радикально изменилось с назначением нового министра культуры и приходом его новой команды. Директор зала также был назначен новый. Никаких проблем старого порядка не наблюдается с тех пор абсолютно. Мы работаем с БКЗ как деловые партнеры. И у нас есть система финансовых отношений, которую мы строго соблюдаем, это первое.
Александр Сладковский и министр культуры Айрат Сибагатуллин
Второе – у оркестра объем работы вырос кратно, мягко говоря. И очень часто бывают накладки, незапланированные репетиции, случаются перемены сроков концертов… Всё это при старом руководстве зала невозможно было бы решить. Я бы вынужден был арендовать другую репетиционную площадку. Сегодня Министерство культуры РТ и дирекция зала идут нам навстречу, видя, что мы действительно делаем, как мы это делаем. Они идут на всё, чтобы нам помогать и поддерживать во всём. Работать здесь сейчас очень комфортно и удобно.
Александр Сладковский - Посол Универсиады-2013. Оркестр выступал на церемониях открытия и закрытия всемирных студенческих соревнований. На снимке: фото на память с Мэром Казани Ильсуром Метшиным
– Следующий вопрос или круг вопросов – творческий. Оркестр, на мой взгляд, довольно быстро набрал хорошую профессиональную форму, хотя состав оркестра, насколько я знаю, вы поменяли. Был конкурс, пришли новые люди…
– Я не могу сказать, что состав поменялся радикально. Я поменял какую-то часть музыкантов, которые совершенно незаслуженно сидели на концертмейстерских местах – просто в силу того, что они дольше кого-то работали.
Понимаете, всё было наоборот. Люди, которые были достойны, сидели на вторых ролях. А люди, которые уже не умели ничего – они рулили. Поэтому, конечно, пришлось что-то менять, и радикально что-то менять, потому что без этого невозможно трогаться с места. Причем, я не делал это спонтанно. Я это делал принципиально, только на основании профпригодности. И конкурсы были, и прослушивания были, и рассаживались люди наконец-таки в соответствии с тем, насколько хорошо они владеют своими инструментами…
Как было раньше? Приходил концертмейстер вторых скрипок на репетицию – и видел, что у него сидит какая-то новая барышня, которую он в глаза не видел; спрашивал у дирижера или директора оркестра – откуда взялось это чудо? А ему говорили: «Молчи, сказали – посадить, пусть работает…».
Здесь, я считаю, компромиссов быть не может. И оркестр сегодня сформирован так, как он во всем мире формируется – кто лучший, тот больше получает, больше зарабатывает, тот больше несет ответственности и тянет за собой тех, кто чуть слабее.
– Как вы считаете, каковы главные составляющие успеха, который оркестр сегодня по праву имеет? Оркестр достаточно быстро стал известен, и не только в Казани, привлек новую публику, старую вернул. В последние годы работы Фуата Шакировича не очень многочисленная была на симфонических концертах зрительская аудитория...
– Успех – это следствие разумной кадровой политики и очень ясной стратегической цели, творческой, музыкантской и продюсерской. Без этого не могло быть ничего. Только музыка нас спасла, только высокое искусство, стремление к максимальному результату. Вот и всё, другого ответа у меня нет.
– Любой творческий коллектив, как и наш, журналистский, – как говорится, террариум единомышленников. Управлять им непросто. Есть руководители, которых называют диктаторами, они управляют своими коллективами единолично; есть демократы, которые со всеми лояльны, со всеми советуются. Вы к какому типу себя относите? Знаю, читала – у вас были сложности во взаимоотношениях с музыкантами, были даже суды, но сегодня, чувствуется, вы нашли общий язык с оркестром. Сегодня оркестр – как единая семья.
 |
– Это правда. На первом собрании я сказал: ребята – мы одна семья. Кто в это не поверил, кто подумал, что я пошутил, тот ушел, потому что я формирую такую среду как руководитель, в которой, во-первых, всем комфортно, во-вторых, все перегружены работой и у них нет времени на интриги, на выяснения отношений. Я никогда не отношусь к людям неуважительно и никогда не вру людям. Я никогда не пытался что-то сделать за спиной музыкантов с выгодой для себя. Эти вещи сразу считываются. И авторитет руководителя, каким бы он красивым и способным не был дирижером, рушится мгновенно. Поэтому я не позволяю музыкантам делать того, чего я не позволяю делать себе. И в этом смысле у нас сложился очень монолитный организм.
 |
Например, вчера (беседа состоялась 7 июня – Ред.) мы писали с телегруппой канала «Меццо» до полпервого ночи и когда закончили работать, ко мне пришли французы и сказали: «Ты знаешь, во Франции невозможно себе представить, чтобы оркестр после двух дней исполнения безумно сложных программ остался после концерта – и работал!».
Я пашу сам, не жалея себя, и требую от своих музыкантов того же. В этом залог успеха. Только в этом.
После концерта. Рубашка мокрая от пота. Таким дирижера видят немногие
– Вас, и это приходилось слышать, считают очень жестким человеком.
– Я очень жесткий человек в первую очередь по отношению к себе. Меня можно обвинять в любых смертных грехах, но я никогда не делаю того, за что мне было бы стыдно перед своей собственной совестью. И я требую от каждого музыканта такого же отношения – не к себе, а к работе.
– Я вижу в успехе вашего оркестра еще одну составляющую – это правильная маркетинговая политика, проще говоря – правильная работа со зрителем. Вы придумываете много новых форм, оригинальных форм – у вас много фестивалей, Мэр у вас сказку детям читает, презентацию нового рояля устроили… Вашим недоброжелателям это не нравится. И вообще стремление выделиться у нас не очень приветствуется. Но как сегодня по-другому найти своего зрителя?
В этой связи несколько вопросов, которые я хотела бы прояснить для себя. Такое понимание роли продвижения оркестра, какое вы демонстрируете, оно как к вам пришло? Вы уже имели подобный опыт до того, как сюда приехали? Вы видели, что кто-то так делает – и решили это применить в своем оркестре? Или это так случалось само собой?
– Само собой ничего не случается. Я учился в двух столичных консерваториях, я общаюсь с великими музыкантами, у меня были фантастические учителя. Поэтому просто так с неба ничего не падает. Всё, что я делаю здесь, есть реализация того, чему учился – это первое. Второе – люди, которые критикуют меня, они имеют на это полное право.
На поклоне с Денисом Мацуевым
У меня другой вопрос – а что эти люди создали сами? За четыре года упорнейшего труда огромного коллектива мы в активах имеем: трансляции на Первом канале, каналах «Россия», НТВ, ТНВ, «Культура», «Медичи.ТВ», «Меццо», многочисленные трансляции на Радио «Орфей», Радио «Россия», Радио «Культура»; мы работаем в лучших концертных залах России с выдающимися мировыми музыкантами; мы очень успешно выступили в Австрии, Франции, Японии и начинаем работу с самыми именитыми концертными мировыми агентствами.
И, конечно же, всегда лучше быть предметом зависти, чем предметом жалости! А критиков моих ничего не сможет переубедить, даже если я сыграю с нашим фантастическим оркестром на Луне. Для них и это не будет показателем.
Где же были все те, кто сегодня так радеет за татарскую культуру и ее флагмана на интернациональном поприще, когда оркестр в буквальном смысле погибал? Я вам сейчас не буду открывать всех секретов, но для людей, которые что-то понимают, то, что будет в следующем, предъюбилейном сезоне, будет намного убедительнее всего вместе взятого, что нам уже удалось сделать за четыре предыдущих года.
– Следующий круг вопросов касается зрителей. Мы как-то начали с вами этот разговор на пресс-конференции. Здесь тоже есть две точки зрения, и мне хотелось бы знать вашу позицию. Конечно, оркестр сейчас не знает, что такое полупустой зал – это стопроцентно. Но когда на последнем концерте Дениса Мацуева забыли предупредить зрителей, что не надо хлопать между частями – зал аплодировал…
– Кто-то все время пишет, что казанская публика самая искушенная и самая воспитанная. Мы решили попробовать не напоминать правила этикета в концертном зале на симфоническом концерте. К сожалению, хлопали между частями.
– Тогда тем более хочу знать вашу позицию. Одни считают, что главное – привлечь людей в концертный зал, любым путем, любым репертуаром, любой пиаровской приманкой. Как сказал один мой знакомый, если мы хотим, чтобы молодежь узнала Льва Толстого, то Анну Каренину можно сделать комиксом. Другие предпочитают именно искушенного зрителя.
– Я не делаю пиаровских акций.
– Я не про вас сейчас говорю, а о двух точках зрения. На мой взгляд, мы должны работать с молодым слушателем, и работать на языке, ему понятном. Потому что завтра массовый слушатель, подготовленный к восприятию классической музыки, это в основном люди в возрасте, уйдет – и что останется, если молодежь слушает попсу? Какую вы позицию занимаете?
– Понимаете, в чем дело? Дело всё в том, что я никогда не делал того, чтобы специально как-то публику привлечь. Я привлекаю публику своим искреннейшим отношением и любовью к высочайшему искусству, к музыке. То, что я показываю на сцене, – это моя суть. И то, что люди не остаются равнодушными – это самая высокая оценка того, что я делаю. Я никогда не играю и не делаю комиксов из классики. Я сторонник того, что мы занимаемся академическим искусством.
Я должен просто напросто, как проводник информации, доводить ее в чистом виде для любой аудитории. Поэтому мы казанских пятиклассников приводим в зал, чтобы они услышали живой оркестр, мы делаем музыкальный абонемент – «Музыка от А до Я». Мы популяризируем высокое искусство и в университетах, и на заводах, и в отдаленных районах. Но везде, где бы я не играл, что бы я не играл, я делаю это с полной отдачей, до последней капли крови.
Если мы говорим о молодежи, то молодежи очень много сегодня приходит на концерты. Конечно, существует засилье, как вы сказали, попсы – это объективное обстоятельство, и от этого мы никуда не денемся. И вообще мыслящая часть молодежи, та, что называется элитой, она, конечно, в процентном соотношении гораздо меньше тех, кто предпочитает попсу. И в этой связи, те люди, которые уважают себя и любят классическую музыку, и ходят на симфонические концерты, – их не может быть сто процентов. Но тот процент, который посещает наши концерты, он очень большой.
Я постоянно вижу молодежь. Ко мне за автографами подходят молодые люди. А когда в Казань приезжают выдающиеся артисты, а мы других сюда, как правило, не приглашаем, очередь студентов выстраивается – стоя слушают.
Я считаю, что как раз в этом смысле никаких компромиссов нет и быть не может. И я, как константу, эту линию проводил, так буду проводить и дальше.
– Последний блок вопросов связан с бурным обсуждением «Антологии музыки композиторов Республики Татарстан», но мы не будем касаться этого бурного обсуждения.
– Да без проблем…
Презентация «Антологии музыки композиторов Республики Татарстан»
– У меня несколько вопросов, которые касаются «Антологии…», но лишь косвенно. Просто они рождены этим бурным обсуждением. Первый – как вы относитесь к критике? Есть люди от культуры, которые говорят: «Я не читаю, не смотрю...» Поверим им на слово. Есть другие, которые находят полезное даже в несправедливой критике. Вы, наверное, обратили внимание, что сейчас в Казани нет серьезной музыковедческой критики.
– Да и дирижеров тоже в Казани нет, и звукорежиссеров нет.
Концерты на свежем воздухе теперь регулярны. Следующий - в августе
– Я о критиках. По адресу «Антологии…» был шквал критических замечаний, но я заметила, что это вас особо не расстроило.
– Я очень внимательно смотрю за тем, что происходит за сценой. Я очень наблюдательно отслеживаю все, что пишется. И мне это не безразлично. Другой вопрос – с какой целью это пишется? И в связи с чем это пишется? Вы в начале нашего разговора очень деликатно сказали про завистников…
– У нас вообще удачливых не любят.
– Зависть – самая изощренная форма лести.
– Меня в данной ситуации творческое начало интересует.
– Я лично к успехам своих коллег отношусь с огромным уважением. Это моя позиция, и вы об этом напишите. Я восхищаюсь Рауфалем Сабировичем (Мухаметзянов, директор Татарского академического театра оперы и балета имени М. Джалиля – Ред.), тем, столько лет он константно проводит политику, гарантирующую успех. Театр стал известным благодаря его фестивалям и его работе. Ренат Салаватов, мой соученик по альма-матер (главный дирижер Татарского академического театра оперы и балета имени М. Джалиля – Ред.) – это казанские. Если говорить о моих друзьях в Москве – их так много, что всех не перечислить даже.
– Однажды вас обвинили в том, что вы в Казань только своих друзей привозите. Должна отметить: у вас хорошие друзья!
На поклоне с Дмитрием Хворостовским
– Подождите, а кого я должен сюда привозить? Людей, которые не умеют играть, петь, дирижировать или уже разучились?
Что касается критики, я очень внимательно к ней отношусь. Но у меня вопрос такой: а судьи кто? Есть несколько людей авторитетнейших, к мнению которых я всегда прислушивался и буду прислушиваться. Но есть люди, которые никогда ничего своими руками не создали, люди, которые не имеют понятия о том, что такое созидание.
Успехи нашего оркестра касаются не только лично меня – это успехи, простите, Татарстана. Я не трачу деньги на себя и на свой пиар. Я трачу деньги на то, чтобы создать продукт мирового уровня. Тем агрессивным скептикам, о которых мы сейчас говорим, вообще такие категории неведомы. И поэтому объяснять это им совершенно бесполезно.
Для меня в этом смысле Бэлза, царствие ему небесное (Святослав Бэлза умер накануне беседы – Ред.), – абсолютнейший авторитет. Он сказал как-то, что предпочитает иметь дело либо с элитой, либо с очень молодыми яркими людьми, которые еще не имеют имени, но у них есть потенциал.
Поэтому к критике я отношусь очень позитивно, но я просто не вижу людей, которые имеют основания наш труд критиковать. Ни одного человека из тех, которые меня критикуют, я не вижу на концертах. Они просто априори считают: Пастернак – плохой. А ты читал? Нет, не читал, но говорят, что плохой.
– И последний вопрос, чисто технический, хотя тоже касается оркестра. Наконец я узнаю мнение специалиста об акустике концертного зала имени Сайдашева. Как мне говорил Фуат Мансуров, когда его строили, музыкантов не спросили, можно ли делать стены мраморными. И вдруг вы записываете в этом зале «Антологию…». Вас пишет популярный международный музыкальный телеканал, то есть высокие специалисты в этой области находят возможным работать в этом зале. Они что, какую-то аппаратуру особую привозили?
– Ничего особого не привозили. Зал акустически для записи идеальный. Он еще оставляет определенный объем, который можно добавить, с точки зрения массы звучания. То есть он выдерживает любые нагрузки. Если «Меццо» приезжает… Они бы, наверное, не приехали, если бы знали, что звук плохой.
– То есть это легенда, что здесь плохая акустика?
– У нас шикарная акустика. Это тоже говорят люди, которые нигде не были. В Самаре поиграйте или в Ульяновске, в Ленинском центре – и я посмотрю, как вы скажете тогда о нашей акустике. Или поиграйте в Березниках, или в Перми поиграйте, или в Оренбурге… Прежде чем вообще что-то говорить, надо разбираться в предмете.
– Но я сама попадала в зале на места, где слушать музыку невозможно.
– Этот зал строился не для этого оркестра.
– Я это знаю.
– Когда этот зал строился, и я это говорил сейчас в интервью для телеканала «Меццо», никто не предполагал, что здесь будет оркестр, который будет писать компания «Меццо». Я вам могу точно сказать, что акустикой мирового уровня в этом зале специалисты не занимались. Она на глаз сделана, но сделана неплохо.
Мы сейчас можем в такие дебри уйти... Конечно, Казани нужен другой зал. В том виде, в котором мы сегодня имеем оркестр, он бы совсем не повредил. Тем более что все 700 мест, которые здесь есть, за месяц полностью выкупаются. Я вам скажу, что еще порядка 200-300 стоячих и приставных мест. То есть на концерт около тысячи людей собирается. Так что, как минимум, «тысячник» можно строить. Стандарт японский – 1200 мест.
– Спасибо, очень хороший получился разговор.
|
