НА ФЕСТИВАЛЕ «КАЗАНСКАЯ ОСЕНЬ» ВОСПРОИЗВЕЛИ ЭТИКЕТ ПРИДВОРНЫХ ОТНОШЕНИЙ ЕВРОПЫ XVII ВЕКА
Традиционный — теперь уже четвертый — open air «Казанская осень» впервые представил Татарский симфонический оркестр в образе придворного коллектива, в сопровождении которого за культуру барочного пения отчиталась гостья из Берлина — Симона Кермес (колоратурное сопрано). Засвидетельствовать необычное событие специально для «БИЗНЕС Online» приехала музыкальный критик Елена Черемных (Москва).
ПОГРУЖЕНИЕ В ОПЕРНУЮ ИСТОРИЮ БЕЗ ОБИНЯКОВ
Оперное барокко, инициированное для Дня республики Государственным симфоническим оркестром республики Татарстан и его руководителем Александром Сладковским, явилось на радость публике у Дворца земледельцев не под дождем, который обещали метеорологические провидцы, а в солнечной вечер. Явилось оно в соответствующем виде: с пудреными париками оркестрантов, гигантским кринолином и серебряными башмаками примадонны, на дворцовом фоне и в обрамлении фейерверков, перекинувшихся с огромного видеоэкрана в заречный горизонт концертного финала. Два отделения, между которыми случилась обратная смена оркестрантских камзолов на фраки и перекидывание вокального репертуара из барочных XVII - XVIII века в белькантовую традицию века XIX, а оттуда и в эстрадизированную манеру XX века, оказались на редкость содержательными. Для формата «народного гулянья» — даже сенсационными.
Понятно, что любой концерт на открытом воздухе воспринимается саундтреком к окружающей действительности. Право, сложно было бы придумать лучшее окружение для оперного кроссовера Симоны Кермес и Государственного симфонического оркестра Татарстана, давшими своей публичной акции прямо-таки эрудитское название «От Монтеверди до Верди». Три века оперной истории, начиная с Клаудио Монтеверди — автора хронологически первой оперы «Орфей» (1607), и заканчивая даже не Верди, как следовало бы ожидать, а Леонардом Бернстайном — автором оперетты, скорее даже мюзикла «Кандид» (1956), как влитые вписались в махину Дворца земледельцев с его утрированным размахом, возведенной в стиль архитектурной эклектикой и, кстати говоря, неплохим акустическим эффектом. Грамотно выведенный в динамики звук (звукорежиссер — Владимир Рябенко, Санкт-Петербург) без «завалов» упирался в боковые крылья «Дворца», прямо как в резонирующий задник сценической коробки.
Погружение в оперную историю начали без обиняков. На сцену вышли 38 оркестрантов Придворного оркестра в париках и камзолах. Началась генделевская «Музыка для фейерверка». В театральном, кажущемся шуточным маскараде музыкантов, предводительствуемых Сладковским в образе барочного капельмейстера с тамбурмажорским жезлом, на самом деле высветилось много неявных, но вполне уместных смыслов. От неакцентированной, но до сих пор актуальной позиции в отношении серьезной музыки как искусства придворного до некоего эстетического аванса тому типу «зрелища для народа», которое, не опускаясь до уровня толпы, напротив, настраивает людей на диалог с «высоким» в искусстве. И публика, похоже, приняла условия игры: не звенела мобилками и даже не аплодировала между частями «Музыки для фейерверка» — этой своего рода маленькой симфонии. Насладиться королевским звуком четырех труб без единого кикса (!), залихватским соперничеством литавр и этикетно учтивым исполнением можно было сполна.
СИМОНА КЕРМЕС НЕ УМУЧИВАЛА ОДНООБРАЗИЕМ
С выходами Симоны Кермес стали возникать совсем уж малопривычные для массового действа краски. Придуманная (в том числе и ею) программа была, как у хорошего музейного экскурсовода, интенсивной, не умучивала однообразием. За мнимой простотой, даже свойскостью несколько молодежного поведения Кермес угадывается большой опыт этой певицы, умеющей и в церкви спеть (как это случилось 8 августа на престижном менухинском фестивале в Гштааде), и к «народу выйти» (как это было в Нюрнберге, где 3 августа Кермес давала предыдущий open air с местным симфоническим оркестром). При том, что эта исполнительница — не из пасующих перед аудиторией, первая ария из оперыНикколо Порпоры «Митридат» прозвучала у нее несколько зажато и, увы, с заметно «подмазанными» фиоритурами. Но уже во второй — арии Альмирены из «Ринальдо» Генделя — она сумела передать бездну тонких, заглубленных в нежнейшее вокальное pianissimo красок, вообще говоря, немыслимых для формата «стадионного» выступления. Далее был и вовсе феерический аттракцион: ария Арбака из «Артаксеркса»Риккардо Броски. Этот баховский современник, в свое время куда более известный, чем Бах, писал данный номер любимому братику Карлу Броски, тот был популярнейшим в первой половине XVIII века певцом, в историю оперы вошел под именем кастрата Фаринелли.
С тех пор как кастраты исчезли, их партии запели женщины. Но лишь в конце прошлого века, когда Чечилия Бартоли выпустила диск с кастратскими ариями Вивальди (и получила за него премию Grammy), мастерство женского воспроизведения этой подзабытой части оперного репертуара стало насыщаться изысканной двусмысленностью андрогинного — с мужскими нотками — выражения. Собственно, конкуренция, возникающая на этом поле между пока еще очень немногими в мире певицами, до известной степени и рифмуется с той немыслимой картиной соперничества, которая в эпоху барокко прошивала красной нитью каждую более менее громкую певческую биографию. Все это к тому, что соревновательность в оперной культуре барокко — не отвлеченная эмоция, а важная категория. И именно вот этой — не самой явной для неискушенного зрителя соревновательностью, как другими затаенными, но придающими тонус качествами, Кермес умеет жонглировать, как мало кто еще.
В этом убеждали и огненная ария Электры из моцартовского «Идоменея» — ну не споешь, не сыграешь такое без оглядки на тот же номер в исполнении Анны Нетребко в Зальцбургском концерте к 250-летию Моцарта, и сокровенность баллады Монтеверди «Эта сладкая мука» (Чечилия Бартоли «мучит» ту же Si dolce e`I tornamento под гитарный перебор). Такое вот знаточество, кажется, ни на секунду не отпускает Кермес. Чего стоили Речитатив и ария Линды из оперы Гаэтано Доницетти «Линда ди Шамуни», где безупречное bel canto со всеми колоратурными вывертами сопроводилось импровизированным общением певицы с девчушкой из публики, тиская которую Кермес полномера провела на корточках. Будто заводная кукла: посади так, посади эдак, а механизм голоса, знай, делает свое. Да как безотказно! Кстати, «кукольное» было удачно разыграно и в арии Кунигунды из «Кандида» Бернстайна, одной из самых неочевидных и столь же сложных метаморфоз барочного в почти эстрадном варианте этакой американской «штуковины», изобретенной уже на стыке оперы и мюзикла.
«ТИТАНИК» И ОБЪЯТЬЯ
Говоря по совести, простодушие казанской публики Кермес «переиграть» не удалось. Ей внимали и ее слушали, пожалуй, с тем академическим придыханием и уважением, которое не очень-то способствует раскрепощенному диалогу «сцены» и «зала». К тому же видеоэкран понятным образом посодействовал эффекту «стеклянной перегородки»: как будто по телевизору глядя на заезжую именитость, публика так и не вступила с нею в ситуацию энергетического взаимообмена. А это очень важно, ведь open air подразумевает, что народ таки требуется «завести». Во всяком случае, так думает любой артист. Однако, что делать артисту, видящему, как у него под носом после первого же номера два VIP-ряда снимаются с мест и покидают аудиторию? Кермес поступила мудро, сделав вид, что ничего не произошло. Но лишь к самому концу, когда пошли бисы и прозвучала песенка «Лили Марлен» — дань любимому ею Берлину и намек на печальную судьбу этой мелодии в годы Второй мировой войны, началось что-то похожее на теплую отдачу со стороны публики. Последний номер — песня из «Титаника» — шел под салют и радостные объятия Кермес с двумя красавицами, поднявшимися на сцену прямо из толпы.
«СО СЛАДКОВСКИМ МНЕ БЫЛО ОЧЕНЬ ПРИЯТНО И РАБОТАТЬ, И ВЫСТУПАТЬ»
После концерта Кермес ответила на вопросы «БИЗНЕС Online».
— Как вы оценили качество Татарского симфонического оркестра?
— Превосходный коллектив и очень хороший дирижер — Александр Сладковский. Хороший дирижер, прекрасный человек и настоящий джентльмен.
— Вам как певице все эти качества в дирижере необходимы?
— Когда не чувствуешь контакта с партнером, это всегда неприятно. А со Сладковским мне было очень приятно и работать, и общаться, и выступать. Повторяю, он очень профессиональный дирижер. Вы же сами понимаете, если и Гендель, и Бернстайн, и Моцарт, и Доницетти...
— Кстати, кто придумал сегодняшнюю программу?
— Вы знаете, все свои программы всегда придумываю я сама...
— Как же могло случиться, что в концерте под названием «От Монтеверди до Верди» не оказалось Верди?
— А у меня был один номер вердиевский, но поскольку программа оказалась насыщенной и большой сама по себе, мы решили от него отказаться. Все-таки этого автора знают много лучше, чем тех, кого я пела сегодня. Кстати, еще один номер «вылетел» по той же причине: ария из «Семирамиды» Россини.
— Ваш первый августовский open air в Нюрнберге назывался «Примадонна». Там пресса оценила событие как одно из лучших в истории их симфонического оркестра. Много ли номеров из той программы было повторено в Казани?
— Совсем немного. Мне интересно работать каждый раз с новыми вещами. Хотя, конечно, какие-то арии и номера из концерта в концерт кочуют.
— А как в Казани оказалась песенка «Лили Марлен»?
— Вы знаете, я просто очень люблю Берлин. И как-то связываю свое чувство к нему с историей этой песни. Она же была запрещена Гитлером, а ее слушали и очень любили немецкие солдаты. Ну, мне просто человечески было важно отметиться и спеть ее здесь, чтобы как-то напомнить о мире, о людях, о разных временах. Понимаете, я немка.
— Недавно живете в Берлине?
— Всего год.
— Когда вы готовите репертуар, вы настраиваетесь по другим исполнительницам того же репертуара?
— О нет, я никогда этого не делаю, опера же не означает, что она принадлежит какой-то конкретно исполнительнице. И мы, певицы, не можем говорить: это моя ария, и пусть ее больше никто не поет. Я пою то, что мне нравится. И думаю, у меня, как и любого артиста, есть это право.
— Вас не смутил уход некоторой части VIP-публики после первого же вашего номера. Такое вообще нормально?
— Вы знаете, такое вообще в нашей жизни бывает. Бывает. Ну а мы что? Мы к этому должны быть готовы и должны продолжать работать. Я, конечно, в первую минуту подумала: «Что-о-о-о, уходят?!» Но я вам скажу, это хорошо, что они ушли, а то от них шла бы не та энергия...
— Успели посмотреть Казань?
— У меня очень много работы. Я буквально на чемоданах живу, поэтому я рада уже тому, что удалось тут побывать
— А что скажете о публике? Не показалась отстраненной?
— Конечно, мне хотелось бы, чтобы с самого начала какие-то люди вышли к сцене, как это было уже на бисах. Ну что же? Надо было разогревать публику, разогреваться самой и добиваться, чтобы произошло все так, как тебе самой и хочется. Думаю, произошло. И знаете, я точно вам говорю: в этом году казанский open air последний. Больше не буду выступать на улице. Слишком холодно.
Елена Черемных
