«Зимние грезы» Александра Сладковского услышали в Москве

ПЕРВЫЙ МОСКОВСКИЙ ФОРТЕПИАННЫЙ КОНЦЕРТ ЧАЙКОВСКОГО

В 1874 году Чайковский сочинил и Первый концерт для фортепиано с оркестром. С тех пор как в финале международного конкурса Чайковского стали играть эту музыку, любопытная история ее рождения забылась — на официальном фасаде советской пианистической школы она смотрелась бы курьезно. Тем приятнее вспомнить. В рождественскую ночь 1874 года (речь о католическом рождестве, которое приходится на 25 декабря) в компании друзей — критика Николая Кашкина (к слову, причастного к созданию Первой музыкальной школы имени Чайковского в Казани), виолончелиста и дирижера Карла Альбрехта — 31-летний Чайковский рискнул поделиться фортепианной новинкой (оркестровка концерта еще не была им закончена) с ними же праздновавшим Рождество Николаем Рубинштейном. К этому моменту друзья были в здравом уме, но, скорее всего, в небезупречно трезвой памяти. Сыгранное на квартирном рояле Чайковским возмутило Николая Рубинштейна, которому первоначально посвящался и этот концерт, и он потребовал у Чайковского переделок, не забыв при этом поддразнить младшего друга изуверским шаржем на его игру вот прямо на той же самой клавиатуре. В ответ Чайковский сказал: «Не изменю ни ноты». После чего в бешенстве покинул дружеский приют. Концерт он посвятил Гансу фон Бюлову, которому досталась и премьера — не где-нибудь, а в Бостоне. Московскую премьеру чуть меньше года спустя после случившегося играл 19-летний Сергей Танеев. Дирижировал, как легко догадаться, Николай Рубинштейн, позже таки опомнившийся и самолично исполнивший Первый концерт Чайковского в 1878-м в Париже.

Восторженной новизне музыки Первого фортепианного концерта Чайковского сегодня мало что отвечает: растиражированное после 1958 года финалистами конкурса имени Чайковского величие официального русского классика как бы сомкнулось с величием советского пианизма, а торжество вступительных аккордов запечатлелось в культурной памяти поколений чем-то вроде позывных неувядающему оптимизму СССР и непобедимой России-матушке. На самом деле вторая часть концерта – это такая кабинетно-помещичья прелесть тишины и сновиденчества, а веселая мелодия украинской «Веснянки» в третьей части – это такой авангардистский вызов европейской фортепианной вампуке ХIХ века, что никаким братьям Рубинштейнам и не снилось! Невероятно, но факт: в год выпуска Первого фортепианного концерта Чайковского свой последний — Шестой концерт для фортепиано с оркестром — написал его петербургский учитель Антон Рубинштейн, который никогда после Чайковского уже не возвратился к этой форме, образцово русифицированной его учеником в объезд всех норм европейско-эстетизированной массивности и красивости. Лучше всех об этом написал тот же Танеев, 19-летним учеником Чайковского отправившийся в ноябре 1875-го на петербургскую премьеру концерта (играл Густав Кросс) и телеграфировавший в Москву друзьям: «Поздравляю всех нас с первым русским фортепианным концертом. Написал его Петр Ильич».

Николай Луганский

ЧАЙКОВСКИЙ КАЗАНСКОГО ПРОИЗВОДСТВА

В Большом зале консерватории слушать зимой Первый концерт Чайковского — удовольствие из нечастых. Любимец публики Николай Луганский играл его без чемпионства бывшего победителя конкурса им. Чайковского, но и без того «сокровенного знания», с каким сейчас обращаются к этому опусу в недавно реконструированной авторской редакции более молодые исполнители — Андрей Коробейников и Кирилл Герштейн. Наверное, правильно было в крещенские дни не революционизировать общеизвестное, а просто обрадовать слух той исполнительской доброкачественностью, которая ведет нас по наизусть знакомой музыке как по надежному фарватеру. Каждая эмоция давно и хорошо знакома, и пусть она проживается публикой снова, с той же полнотой, что и всегда.

ГСО РТ с Александром Сладковским предстали надежными и верными партнерами, деликатно отдавшими пальму первенства солисту. Хотя тем, кто слышал их исполнение концерта в зале им. Чайковского полтора года назад с пианистом Филиппом Копачевским, могло не хватить тогдашней обоюдности тонких настроек, каких-то исключительно нежных красок, когда от звука до тишины, казалось, рукой подать, а движение музыки, одновременно значительное и хрупкое, страшно было спугнуть звуком собственного пульса.

Акцентным событием вечера стала, конечно, симфония «Зимние грезы», отточенная оркестром до полнейшей иллюзии связанности со всем, что есть «зимнего» в музыке Чайковского — вплоть до «Щелкунчика» с его «Вальсом снежинок» и волшебно растущей в доме Штальбаумов елкой. Вместе с тем все четыре части симфонии, казалось, были выверены по лекалам европейского классического образца, заданного Моцартом и Бетховеном. Аналитическому слуху Сладковского хотелось аплодировать каждую секунду симфонического времени, то подзастывшего, пронизываемого игольчатыми фразами флейт, то взметываемого валторновыми возгласами, то стелящегося неправдоподобно ровными, словно по линейке чертимыми звуковыми ландшафтами.

Слушая довольно известную эту музыку, словно в первый раз, трудно было поверить в реальную химию симфонических температур ГСО РТ, оборачивающихся и камерной грациозностью второй части, и вальсовыми силуэтами третьей части, а под конец — имперскими фейерверками финала, взрывной градус которого обеспечили те самые литавры, тарелки и большой барабан, которые были запрещены к использованию в петербургском консерваторском классе свирепого Антона Рубинштейна.