У людей-то в дому чистота, лепота…
Н. Некрасов
«Лепота», — молвил царь
И ответили все: «Лепота!»
Дм. Кедрин
Сегодня слово это встретишь разве что в поэзии — от Н. Некрасова до Дм. Кедрина. В словаре В. Даля читаем: «Лепота — краса, пригожесть, великолепие…» Любое из значений старинного русского слова нынче приложимо к искусству Государственного симфонического оркестра Республики Татарстан (ГСО РТ).
А ведь многие годы случалось бывать оркестру и сиротой казанской. Разумеется, не при живом отце-основателе, а после его ухода из жизни. Сказавши это, не миновать хотя бы краткой истории симфонического коллектива — первого в Татарии, основанного в 1966 году выдающимся дирижером Натаном Григорьевичем Рахлиным. Откликнувшись на приглашение ректора Казанской консерватории Назиба Жиганова, Рахлин — ему в ту пору было больше шестидесяти — не побоялся начать работу, что называется, «с нулевого цикла». Оркестр, собранный из недавних выпускников музыкальных вузов и училищ, под руководством маститого дирижера вырос стремительно. В его репертуаре появились труднейшие образцы мировой классики — от Девятой симфонии Бетховена до Первой Малера. Казанские меломаны были счастливы услышать «живьем» в исполнении «своего», а не заезжего, оркестра произведения Берлиоза, Вагнера, Чайковского, Прокофьева, Шостаковича…
 |
Дирижер-педагог, Рахлин справедливо заметил однажды: «Оркестр нельзя собрать даже из самых лучших музыкантов, его нужно воспитывать, заботливо растить. Но не менее важно воспитывать, приобщать к музыке широкий круг слушателей». И слова мастера не расходились с делом — его деятельности присущ был подлинно просветительский пафос. Натан Рахлин был любимцем казанской публики — его стихийная импровизационная манера дирижирования привлекала слушателей, делала каждого сидящего в зале, наравне с оркестрантами, участником музицирования.
После кончины Натана Григорьевича в 1979 году за дирижерским пультом оркестра стояли Ренат Салаватов, Сергей Калагин, Равиль Мартынов. В 1985 году художественным руководителем и главным дирижером коллектива становится народный артист России Фуат Мансуров, проработавший в татарском оркестре четверть века. Отдадим должное музыканту, в молодости совершившему подвиг, равновеликий «рахлинскому»: в 1958 году Мансуров основал и возглавил Государственный симфонический оркестр Казахской ССР, с которым он работал до 1962 года, успешно гастролируя за рубежом. Впоследствии Фуат Мансуров был главным дирижером Казахского театра имени Абая (с 1963 года), в 1968 году возглавил Татарский театр оперы и балета, с 1969-го — дирижер Большого театра в Москве, годом позже — профессор Московской консерватории, а с 1986 года — профессор Казанской консерватории. Но из-за обилия ли должностей и обязанностей, или из-за плохого состояния здоровья в последние годы жизни Фуат Шакирович был не в состоянии уделять оркестру должного внимания, что не могло не сказаться на исполнительских качествах коллектива.
В 2010 году, после смерти Мансурова, в ГСО РТ пригласили Александра Сладковского. Он возглавил оркестр не в лучшие дни, в пору уже помянутого «сиротства» музыкантов — ветеранов, помнивших добрую и требовательную руку Рахлина, молодежи, «необстрелянной» под водительством постоянного дирижера- полководца. Эту роль маэстро Сладковскому предстояло сыграть лицом к лицу с оркестрантами и буквально спиной ощущая публику, зал — сочувствующий или отвергающий.
За семь истекших лет Сладковский заставил говорить о ГСО РТ, как об одном из лучших симфонических оркестров России, первом региональном российском коллективе, чьи записи появились на телеканалах Medici.tv и Mezzo. А в 2016 году музыканты из российской провинции дали концерты в австрийских Брукнерхаусе (Линц) и Золотом зале Музикферайна (Вена). В чем же секрет успеха дирижера?
 |
Здесь я обращусь к интервью, данному самим Сладковским газете «Мариинский театр» (2015. № 5–6). В заглавие были вынесены слова: «Я понял, что надо делать в профессии, когда увидел маэстро Гергиева». Мне кажется, Александр Витальевич чутко уловил две неразделимые ипостаси художественного руководителя Мариинского театра — талантливого дирижера и прирожденного менеджера, глубокого музыканта и страстного пропагандиста музыкального искусства. Следуя примеру старшего коллеги, Сладковский настойчиво привлекает внимание властей предержащих к нуждам оркестра, ищет поддержку у просвещенных представителей бизнеса, объясняя им, насколько почетнее именоваться меценатами, чем олигархами. А как ииаче перевооружить оркестр первоклассными инструментами? Как иначе поднять благосостояние скромных тружеников-музыкантов, дарящих нам духовное наслаждение?
И музыканты воспряли духом, выказав под рукой дирижера незаурядное мастерство, по достоинству оцененное и дома, и на гастролях в Петербурге, в Москве, за рубежом. Слушатели заполняют Большой концертный зал имени С. Сайдашева, благо в концертах участвуют отечественные и мировые звезды. Казанцы полюбили музыкальные фестивали, которыми ГСО РТ радует своих почитателей, такие как «Белая сирень», «Казанская осень», «Concordia», «Денис Мацуев у друзей», «Творческое открытие», «Мирас», «Рахлинские сезоны»…
О последнем из названных фестивалей и пойдет речь. «Рахлинские сезоны» были учреждены по инициативе Сладковского в 2011 году. Нынче прошел уже VIII Международный фестиваль, посвященный памяти первого художественного руководителя и главного дирижера татарстанского оркестра.
Я был приглашен на открытие фестиваля: в афише рядом с увертюрой и фортепианным концертом Бетховена стояла Восьмая симфония Дмитрия Шостаковича. Подумалось невольно: начинать с такой высокой ноты — значит ставить наверняка, быть уверенным в оркестре, да и в публике, призванной не к приятному времяпровождению, а к трудному постижению шедевров, к сотворчеству.
Однако по порядку. Увертюра Бетховена к «Кориолану» воспринималась и увертюрой к фестивалю, и больше того — пропилеями к трагическому эпосу Восьмой симфонии. Ведь можно было начать и «Праздничной увертюрой» того же Шостаковича, и любимыми повсюду бетховенскими «Леонорой» или «Эгмонтом», с его ликующей «победной симфонией» в финале. Но выбор дирижера был точен: в «Кориолане» героика Бетховена вступает в непреодолимый конфликт с надломленным сознанием, с несовершенством человеческим. Отсюда прямой путь к несовершенству мира, к апокалипсису ХХ века, запечатленному Шостаковичем. Оркестр с первых же тактов увертюры захватил мужественной собранностью, слитностью струнного хора, выделкой отдельных голосов. Бессильно никнущие интонации коды словно предвещали страшную картину грядущего расчеловечивания…
Но перед тем нам даровано было спасительное интермеццо, примирившее на миг с жестоким «веком-волкодавом». Второй фортепианный концерт Бетховена, написанный, как известно, прежде Первого (почти по Гоголю — «январь того же года, случившийся после февраля») и сыгранный Дмитрием Ишхановым, в этот раз как-то особенно зримо предстал непосредственным продолжением Моцарта и Гайдна. Тринадцатилетний пианист увлеченно музицировал, без видимого труда справлялся с виртуозными пассажами в первом Аллегро и в финальном Рондо, а в углубленном Адажио был не чужд и бетховенской философской лирике. Юный музыкант уже лауреат многочисленных конкурсов, постоянный участник международных музыкальных фестивалей. В его бесспорном исполнительском потенциале слушателей убедило «Посвящение» Шумана, сыгранное сверх программы размашисто, ярко, с подлинно романтическим чувством.
 |
… Первым звукам Восьмой симфонии Шостаковича всегда внимаешь с болью и напряжением, потому что знаешь, что ждет впереди — а ведь это не более чем эпиграф к поначалу томительно тянущемуся повествованию. В нем вековая скорбь — «печаль на Руси, печаль безысходная…» Только когда музыка обрастает железом и кровью, когда возвышенный монолог главной темы оборачивается вдруг исступленным сатанинским маршем, когда в оркестре бушует море злобы и ненависти… только тогда понимаешь, что это ХХ век, затмивший «своим злодейством небывалым» дантов «Ад». Это о той войне, которая, по словам Шостаковича, «поставила всю землю дыбом». Скерцо, в основе которого угадывается мотив немецкого фокстрота «Розамунда», рисует помпезный плац-парад упоенной своей властью военщины. Следом токката — чудовищная картина тупой и бесчеловечной машины уничтожения — я не знаю музыки страшнее, не могу представить и более кричащей кульминации, чем та, что на границе токкаты и идущей за ней пассакалии — надгробного слова.
Захваченный музыкой, я ни на минуту не забывал о том, что слушаю оркестр провинциальный, да вдобавок не на столичных гастролях, где все подтянуты, как на экзамене, а у себя дома, в провинции (вкладываю в это понятие оттенок лишь географический). Совершенство формы, пропорций, выдержанных темпов — все это я по праву отношу к заслугам дирижера, но, боже, какой оркестр! Такую выстроенность гармонической вертикали, такую внятность музыкальной артикуляции, когда даже в грохочущих фортиссимо не пропадает ни один голос, редко встретишь и у коллективов с мировым именем. А голоса в оркестре — это ведь из них слагается целое, это они, увы, часто не названные в программках концертов, поражают прочувствованными соло. Не забыть изумительный монолог английского рожка в конце первой части, соло фагота и бас-кларнета в финале симфонии, сияющий до мажор скрипок в высоком регистре, пиццикато контрабасов и виолончелей, ставящих точку в эпическом сказании…
Кстати, о метрономах. Александр Сладковский не боится медленных темпов, «божественных длиннот». Сегодня, когда всяк «и жить торопится, и чувствовать спешит», в эпоху безоглядного клипового сознания, не пора ли открывать курсы медленного чтения, школы внимательного, медленного слушания-вслушивания?
Оглянемся: культура России будет прирастать (по Михаилу Ломоносову) — и уже прирастает — Сибирью, Уралом, Поволжьем… Провинцией? Нет, новыми культурными столицами!
Иосиф РАЙСКИН
|
